Обратите внимание!
Новости
9 декабря в ЦССТ прошла очередная встреча участников Овального стола
В ГРАНИЦАХ ДОЗВОЛЕННОГО Ольга Сульчинская, поэт, прозаик, переводчик, редактор журнала Psychologies:
Понятия не имею, где проходят эти границы. И кто, собственно, дозволяет. Но что я точно знаю, что они существуют.
Недавно я читала книгу Натальи Громовой. С подзаголовком «Судьба литературного критика в 40-50-е годы». Она рассказывает о несчастном Анатолии Тарасенкове, критике, который работал сначала в Знамени, а потом в Новом мире. И то пытался напечатать Пастернака, то отрекался от него и признавал свои ошибки. А стихи его всегда очень любил и ценил. А не отрекаться не мог – партия не позволяла. И еще про нескольких крупных литераторов того времени, которые своих коллег «прорабатывали» (в результате чего оставались без средств к существованию), а после им же помогали деньгами. И оправдывали себя, говоря, мол, лучше уж сами мы будем друг друга критиковать, чем чистые идеологи, которым литература вообще до фонаря. Таковы были границы не то что дозволенного, а предписанного, и выйти за них было страшно.
Но прошли те времена и настали другие. И литература перестала быть занятием важным и судьбоносным. И стала скорее развлекательным. Но значит ли это, что можно открыто и ясно высказать то, что думаешь? В моем случае не значит. Про поэтессу А. я не могу сказать, что все это сплошное кликушество. Потому что мы часто встречаемся и я не хочу ее обидеть. И про Б. не могу сказать, что это просто полная чушь и дичь, потому что он хозяин известной литературной площадки, а мест, где можно почитать публике, нынче не так уж много, и их надо беречь. И В. я тоже не скажу, что его верлибры – графомания, которую можно гнать километрами, но приличным людям совесть не позволяет. Не скажу, потому что В. – хороший, добрый человек.
Я утешаюсь тем, что меня ведь никто и не спрашивает. Вот если бы спросили, тогда бы я и сказала. Собственно, так я и поступаю. Людей, которые интересуются моим мнением об их творениях, ровным счетом двое. В сущности, я со всеми живыми обращаюсь как с покойниками – либо хорошо, либо ничего. Вот такие границы я дозволила самой себе.
Но иногда я думаю – вот если бы не было этих границ, то какой бы я была? Точно не скажу, но какой-то другой, это наверняка. Второй вопрос – а была бы я довольна собой? Тоже не знаю. Но зато я знаю наверняка, что у меня есть вторая жизнь, та, которую я не проживаю. Которая вздыхает и ворочается где-то там, за границами дозволенного. А в лунные ночи – воет. Вот так: Уууууу!ЗАЧЕМ ВСТАВАТЬ С ДИВАНА
У меня есть ответ на это. С дивана вставать незачем.
Когда я работала на ТВ, у меня была коллега, почти подруга, Ася Б. И Ася Б. не раз мне говорила, что как только она приходит домой, сразу ложится. Но я думала, что это просто фигура речи. И вот однажды она меня пригласила в гости. И я увидела ее комнату. Все пространство было занято огромной тахтой. Даже, я бы сказала, тахтищей.
Ася предложила мне тоже прилечь. На широком подоконнике стоял чайник, а в центре тахты поднос. Отчасти это напоминало дастархан. С другой стороны стоял компьютер, так что работать за ним тоже можно было лежа. А над тахтой возвышались книжные полки. В общем, вся жизнь была организована таким образом, чтобы не вставать.
– Сила тяжести создает морщины, – учила меня Ася. – Она опускает губы и уголки глаз и тянет кожу на лице вниз. А если лежишь, то к вискам. Другое дело. Так что лучше даже не садиться. А проводить все время на спине, глядя в потолок. Но это – идеал. Реальность вносит свои поправки, конечно.
С тех пор прошло много лет. Но мне по-прежнему кажется, что в асиных идеях много здравого.Например, можно было бы лежать в общественном транспорте. Если уж нельзя совсем обойтись без выхода из дому. В поездах же есть полки. Почему бы не сделать их и в автобусах?
Посмотрите на автогонщиков – они развивают гигантские скорости почти в горизонтальном положении. Разве не странно, что остальные автолюбители не переняли их опыт?
Правы были древние римляне, возлежавшие на пирах.
И, конечно, правы психоаналитики, укладывая клиента на кушетку. Только мне кажется, что и аналитику было бы правильно прилечь.
И зрители в театре вполне могли бы лежать. Актерам, конечно, труднее. Но есть много профессий, которые не требуют вертикальности. Скажем, певцы могли бы петь лежа. Я легко могу себе представить лежачий хор!
ЗАЧЕМ ВСТАВАТЬ С ДИВАНА
Петр Образцов, переводчик, журналист, писатель.
- Вы – типичный диванный оппозиционер, Владимир – Ильич, кажется? Ну да, я ведь вашего батюшку встречал на балах у губернатора, - сказал ротмистр Пшеничников сидящему напротив его в следственно отделении г-ну Ульянову.
- То ли дело ваш братец Александр. Решил бороться с кровавым режимом, так и взялся за дело – бомбы мастерить. До самого дела, правда, не дошло, и тут я похвастаюсь. Это ведь я углядел, как он в аптеке таблетки нитроглицерина от стенокардии покупал килограммами. Думал, дурачок, из таблеток его можно извлечь да в и в бомбу закатать. Тут мы его и взяли. А вы все – «Искра» там, «Правда» какая-то, все статейки пишете, не сходя с дивана, где денежки-то берете?
- Вы, господин ротмистр, не до конца понимаете специфику работы, не сходя с дивана. У нас сейчас не убогий XIX век, а современный XX, зарабатывать можно, с дивана не сходя. Знаете, сколько мне Маркс – не Карл, конечно, от него снега зимой не допросишься, а издатель Маркс, платит мне за строчку в энциклопедии?
- А вы и в энциклопедию пописываете?
- Конечно, и как раз про марксизм, хотя он мне, честно говоря, изрядно поднадоел. Так вот – рубль за строчку, серебром! Поэтому я и диван этот, между прочим, кожаный немецкий, сам и купил. Ну ладно, вы ведь все теперь узнали, мне можно идти?
Ротмистр кивнул. Владимир Ильич вышел на улицу, подозвал извозчика и кивнул ему:
- Давай братец, как обычно, к моему дивану!
В ГРАНИЦАХ ДОЗВОЛЕННОГО
- Профессор, я должна оставаться в пределах дозволенного? – спросила экзаменатора наша безбашенная Катя.
Она часто ставила преподавателей в тупик длиной своей юбки и краткостью речи. Как скажет, так отрежет, будто ножницами, которыми она свою юбку лично и подрезает.
Смущенный Илья Ильич, наш преподаватель истории Средних веков, выдавил из себя только:
- А что вы имеете в виду?
- У меня вот тут в билете средневековые бытовые обычаи на примере Франции времен Людовика XVI-го. Вот я и спрашиваю – мне говорить или показывать?
- Боже мой, показывать-то зачем? – застеснялся Илья Ильич. – Там у них при дворе много чего вытворяли, но вы вполне можете это отставить, и давайте лучше о кулинарии, или вот об этикете…
- Отлично, это как раз можно изобразить, – сказала Катя и сделала книксен, вот такие дела!
Илья Ильич тоже автоматически слегка присел и оказался на одном уровне с несколько опустившейся Катей. Та восприняла это как акт одобрения и ткнула зачетку ему прямо в лысый лобешник.
- Вы считаете, что этого достаточно? – промямлил профессор.
- Если хотите, Илья Ильич, я могу выйти из границ…
- Не надо, - пискнул несчастный. – Вы вполне заслужили зачет по истории Средних веков. А также и Малых веков, как ваша юбочка.
И поставил ей птичку.
В ГРАНИЦАХ ДОЗВОЛЕННОГО
Стас Ефремов, психолог
Первая моя мысль: дозволенного кем? Кто этот Дозволятор?
Да, и почему-то хочется «дозволенного» написать с большой буквы. И с пафосом. «Его Всесиятельское Наисиятельское Сиятельство, по своей великой Милости и Благосердию, снисходя к твоим (с маленькой буквы) серости и убожеству, неотесанности и скудоумию, высочайше Дозволяет…».
Ну а дальше – что мне хочется, чтобы было дозволено?
Жопу почесать – дозволено? Нет? Вроде даже и не подставишь к этой фразе:
«Его…высочайше Дозволяет почесать Жопу, но так, чтобы никто не видел»
Не хорошо. Надо бы сначала испросить дозволение на само слово «Жопа». И тут я слышу: «Его… Высочайше Дозволяет произносить слово «Жопа» только в кругу таких же, как ты, неотесанных друзей. А в Высоком обществе – слово «Жопа» произносить нельзя, а равно и его аналоги. Надобно, чтобы приличные люди как бы даже и не догадывались о существовании Жопы у человека.
И текст этот также не Дозволено прочитать или опубликовать, ибо в нем невозможно убрать упоминание о Жопе. А если заставят прочитать – чувствовать сильный стыд, покрыться краской и осознать глубину своей безкультурности»
Тогда спрашиваю у Великого Дозволятора: что дозволено мне делать и говорить в Приличном обществе? «Его …бла бла бла… Высочайше дозволяет сидеть молча, глупо и мило улыбаться и молчать, ибо ты глуп и не отесан. Также дозволяется выпить не больше двух чашек чая и съесть не больше одной двадцатой всей еды, дабы не выглядеть как из голодного края».
Смахивая слезу умиления отвечаю: «Благодарю тебя, о Великий Дозволятор, что ты снизошел до меня и так много дозволил. Стало мне ясно мое место в жизни и что делать дальше. А теперь отправляйся ты, наисветлейший, в Жопу».
ЗАЧЕМ ВСТАВАТЬ С ДИВАНА
Мария Шаскольская, филогол, переводчик, психолог
Ах, какой хороший вопрос! Над ним так хорошо поразмышлять, не вставая с дивана, не торопясь, тщательно обдумывая каждый ход мысли, припоминая имена и лица, всплывающие из давнего прошлого и недавнего вчерашнего, изредка протягивая руку за печеньем, возвращая нить раздумий к тому повороту, откуда началась нынешняя рефлексия... или рефлексия о самой начальной рефлексии... или раздумье об этом раздумье... Вот только бы не этот запах гари от полностью выкипевшего чайника.
В ГРАНИЦАХ ДОЗВОЛЕННОГО
Граница заперта, как водится подчас.
"Дозвольте - я прошу. - Хоть раз, по крайней мере!"
А голос отвечает из-за двери:
"Да я бы рад... Но ключик то у вас".
______________________________
Как славно помечтать о рухнувшей стене,
О сломанных замках, о светлой доле,
О вседозволенности, о свободной воле...
И помечтав, остаться в стороне.
ЗАЧЕМ ВСТАВАТЬ С ДИВАНА
Лаура Далгатова, клинический психолог, системный семейный психотерапевт, перинатальный психолог
Задавалась этим вопросом всю свою сознательную жизнь: с детского сада, когда «меня вставали» с постели, сначала доносили, чуть позже – доводили до группы и там, на сером синтетическом ковре, оставляли досыпать. На мой вопрос, зачем, родители неизменно отвечали - надо!
А потом была школа, институт, офис…Все, как у многих. Десять лет офисного подъема с дивана. Бессмысленного и беспощадного. А потом…
А потом я просто перестала вставать: то ли - бунт, то ли - кризис, то ли - два в одном. Но это, определенно, был новый опыт. И не только для меня, но, похоже, и для всего моего семейного древа.
Я никуда не вставала неделю, месяц, год, годы…И вроде не вставала, а чувство бега внутри еще долго было. И с ним – чувством – пришлось: сначала прятаться от него, потом бороться с ним, наконец, начала договариваться. Потому что до меня так, в духе совершенной обломовщины, еще никто не жил в моей семье. Потому что постоянная занятость не оставляла пращурам и ныне живущим - места для переправы с заменой коней, для рефлексии, поиска новых смыслов и целей… А у меня случилось. И я была в растерянности.
Осознание, что только я смогла выбраться из этого замкнутого круга, что, на самом деле, это роскошь – иметь выбор «вставать-не вставать» - пришло многим позже. Когда же осознала – начала изучать эту неведомую ранее сторону себя и своей жизни.
Изучать – это про интерес. Про неподдельный, искренний интерес к тому, что происходит снаружи и внутри. Я, наконец, начала вставать с дивана, потому…Что хочется больше чувствовать, знать, ощущать, слышать, видеть... Я встаю с дивана, потому что очень хочется жить жизнь. Свою.
P.S. Фото были сняты в июле 2018 на последнем перед летними каникулами Овальном столе.
